не говори «все равно тебя люблю». Все равно, не равно, равно, больше, меньше… такая математика ей не нужна!
Пустой дом
— Ты представляешь: это все теперь наше!
Они ходили по большому пустому дому, заглядывали во все комнаты, открывали краны, включали и выключали свет, слушали, как скрипит деревянный пол.
— Тут два камина! Мы будем по вечерам мучиться, не зная, какой разжигать!
Он вышел на балкон, заваленный листьями, упавшими со старых кленов. Во дворе еще росли огромная яблоня и береза, с которой облетели листья, и сейчас они желтым ковром окружали белый ствол. За березой был обрыв, внизу вилась дорожка, ведущая через кусты сирени в парк, к небольшому озеру, где на берегах росли старые ивы. Ему вдруг показалось, что все это он когда-то видел, что этот дом и эта дорожка приходили к нему во сне. Что-то кольнуло в груди, и он вспомнил: «…неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта?».
— Тебе нравится? — спросила она.
— Очень! — сказал он. — Вот только надо начинать работать. Я пойду в гараж, там я видел грабли — будем убирать листья.
— Я с тобой, я ведь обожаю убирать листья. Никогда, правда, не убирала, но все равно обожаю!
И они пошли в гараж.
Бабье лето
Отшумело, отзвенело бабье лето
Паутинкой перепутал листья ветер.
Кто автор этой песни? Ткачев? Могилевский? Кто-то еще?
Я даже не помню, когда впервые услышал ее. В совхозе на картошке? Ее пел у костра пьяненький гитарист Вовка? Или в физтеховском общежитии ее прохрипел магнитофон? Или на сборах нашей команды по гребному слалому ее пели девчонки, а мы лежали на мягком мху, смотрели на звезды и на верхушки темных карельских елей?
Это простенькая песня о влюбленных, которые ушли друг от друга. Просто они не умели любить и ценить. Почему бабье лето? Наверное, потому, что это грустная и светлая пора. Как воспоминание о любви.
Все мы в двадцать лет не умели любить и ценить. Это пришло потом. И счастливы те, к кому пришло это понимание не после расставания, а чуть-чуть раньше.
Двенадцать роз
Она первый раз пришла к нему в гости.
У порога лежала роза с запиской: «Иди в ванную!».
В ванной лежала роза с запиской: «Иди в гостиную, посмотри на кресло!».
На кресле — еще одна роза с запиской: «Посмотри в верхнем ящике письменного стола!»
Всего было двенадцать роз.
У последней розы лежала коробочка с подарком и записка: «Я люблю тебя!».
— Я тоже тебя люблю! — сказала она.
Через три месяца они расстались.
— Почему? — спросили ее.
— Он решил, что мне хватит впечатления от этих роз на всю оставшуюся жизнь!
Ожидание любви
Он ее любил и ждал.
У нее менялись мужчины, и она не знала, что ее ждут.
— Почему ты не скажешь ей? — спрашивали его.
— Еще не подошла моя очередь! — отвечал он.
— Но ведь когда очередь подойдет, то у вас совсем мало останется времени! — говорили ему.
— Нет, не мало! — отвечал он. — Вся оставшаяся жизнь!
Параллельные миры
Владимир Дараган и Евгения Царт
Это будут рассказы о женщине, которая хотела жить не так, как все. И о мужчинах, которые ее окружали. И о сложных отношениях между мужчинами и женщинами. Мы попытались посмотреть на эти отношения с мужской и женской точки зрения. И окончательно запутались. Наверное, так в жизни и бывает…
Мы с тобой никогда не встречались и, наверное, никогда не встретимся.
Мы живем в параллельных мирах.
И раньше мы жили в параллельных мирах.
Эти миры заселяли разные люди. В каждом мире были свои правила, свои цели, своя мораль.
В моем мире требовалось помогать другим. Даже если они этого не хотят. И еще надо было вкалывать на благо и во имя чего-то. И еще надо было растить детей и стараться любить только свою жену. У кого-то это получалось плохо, у кого-то еще хуже. Тогда казалось, что жизнь дала трещину, пошла наперекосяк, и конец ее будет бесславным. От этого многие начинали пить, на них показывали пальцем и говорили, что они кончат свои дни в грязной луже под забором. Иногда про грязную лужу не говорили, но забор упоминался обязательно. Это была наша страшилка.
В мире, где жила ты, заборов-страшилок не было. Вы запросто садились возле любого забора и посвистывали, глядя на нас, проходивших тенью мимо вашей жизни. Вы не понимали нас, а мы не понимали вас. У вас не было принципа, что надо кому-то помогать. Вам хватало понимания, что достаточно просто не мешать другим, не совать нос туда, где вас не ждут. И вы не стремились сделать счастливым все человечество. Вы хотели жить в свое удовольствие, и если не требовалось больших усилий, доставлять удовольствие вашим попутчикам по жизни.
Я специально не употребил слова «друзья». Дружить трудно, когда ты сначала думаешь о себе, а потом о человечестве. Но зато в твоем мире была любовь. И ее было больше, чем в моем мире. Любовь придавала смысл твоей жизни. Тебе было наплевать на события в Гондурасе, на великие сибирские стройки и на запуск ракет к Венере или Марсу. Тебе было важнее свое маленькое счастье, когда можно уткнуться носом в мужскую грудь и забыть про все неурядицы и страхи. Вот для него, твоего любимого, ты могла сделать все то, что люди из моего мира делали для каких-то высоких и потому непонятных целей.
Но однажды ты замечала его рассеянный взгляд и понимала, что плечо, на которое ты так рассчитывала, может оказаться занятым. Тогда ты искала другое плечо, другую грудь, куда можно было бы уткнуться носом и немножко поплакать от усталости и нового счастья.
У тебя было много мужчин, но пусть кто-нибудь попробует бросить в тебя камень. Грешники жили в обоих мирах, а если и попадались среди них праведники, то это оттого, что им просто не повезло, или наоборот — очень повезло в жизни. Но таких людей было мало. В своем мире ты их не встречала.
Ты знала, что за все надо платить. И деньгами часто не обойдешься, хотя деньги иногда помогают жить так, как ты хочешь. Но не всегда. Ты помнишь, как твой отец лежал на диване, положив голову на сплетенные руки, и безучастно смотрел в потолок. А вы с мамой за его головой рвали фотокарточки каких-то женщин. Мама рвала их на четыре части, а ты подбирала кусочки и рвала их дальше. Ты не очень понимала, зачем это надо, но чувствовала, что это может прогнать ту зловещую тишину, которая часто висела в вашей маленькой комнате. И еще ты помнишь, как вы с мамой стояли на балконе и смотрели, куда пойдет папа. В твоей малюсенькой жизни уже были слова «любовница», «предательство», «измена».
Иногда мама облегченно вздыхала, и ты радовалась, что сегодня не будет ночных разговоров на кухне, и мама будет спокойно сидеть за столом и читать свои толстые скучные книжки.
Однажды папа ушел и не вернулся. Дома было тихо, мама даже не плакала, а только иногда гладила тебя по голове и шептала, что надо жить дальше и надо искать свое счастье не так, как искала она.
А потом папа вернулся. Вернее, его вернули. Просто прислонили к двери и позвонили. Его разбил паралич, и он стал никому не нужен. Никому, кроме вас с мамой. И вы за ним ухаживали очень долго. Ты смотрела на него и начинала понимать, что это и есть та самая расплата, от которой не откупиться деньгами. Но без денег было бы еще страшнее, и ты решила, что никогда не будешь бедной и никогда не будешь жить так, как мать. Ты тогда не знала, что эти же слова сказала Скарлетт О'Хара. Ты ничего не знала про Скарлетт и позже, прочитав роман, была потрясена, что твоя копия, твой двойник жил за океаном много лет назад.
Двойник — это мое слово. Ты, конечно, другая. Но если бы вы встретились со Скарлетт, то поняли друг друга. Скарлетт тоже не пошла бы работать учительницей истории
